Состояние тоски, воссоздаваемое в некоторых любовных заговорах, сродни состоянию любовного безумия..
Особую выразительность русским любовным заговорам придаёт то, что тоска может выступать в них не только как состояние, но и как персонифицированный образ..
В древнерусском языке, согласно И.И. Срезневскому, слово тъска имело 3 основных значения:
- Стеснение, притеснение;
- Горе, печаль;
- Волнение, беспокойство.
Судя по этнографическим и фольклорным материалам XIX-XX вв., состояние тоски характерен главным образом для женщин и возникает, как правило, в ситуации утраты близкого человека — его смерти или отъезде на чужбину. Считалось, что если женщина слишком долго тоскует по умершему мужу, то он начинает навещать её ( в виде огненного змея) и вступать с ней в любовную связь.
Существовали многочисленные обряды и профилактические средства, направленные на то, чтобы избавить человека от тоски. Например, вернувшись с кладбища после похорон, домочадцы заглядывали в печь или в пустую дежу, чтобы не тосковать по умершему и не бояться его.
Тоска, как состояние насылаемое на особу противоположного пола, впервые появляется в любовных заговорах Олонецкого сборника.
Одно из самых развёрнутых и выразительных описаний насылания тоски находим в заговоре из собрания Е.В. Барсова. В заговоре рисуется картина мироздания, целиком охваченного смертной тоской. Красная девица должна ощутить своё тело как источник боли и страдания, тосковать по доброму молодцу как младенец по матери, как рыба по воде, зверь по лесу, птица по воздуху; сохнуть и гореть как хворый от немощи, как больной при смерти; как подрубленное дерево сохнет и горит от солнца и ветра. Она должна полюбить имярека «паче себя» и возненавидеть отца, мать, братьев и сестёр и своего прежнего милого друга «как великого и лютого врага и ненавистника».
В некоторых заговорах имярек обращается к ветрам, бесам или сёстрам-зарницам с просьбой собрать тоску с людей, животных и трав.
В заговорах более поздней записи уточняется перечень людей, подверженных тоске; это прежде всего заключённые в тюрьмах и солдаты в армии.
В заговорах XIX в. из Костромской губернии имярек просит снять с него тоску и сухоту, сложить их в котёл, а потом отнести к женщине. Таким образом, тоска осмысляется как нечто материальное, её можно снимать с человека, переносить с места на место, складывать в котёл…
Тоска может выступать в заговорах в различных образах, например в виде дерева.
В заговорах имеются двусмысленные контексты, когда трудно сказать, что именно обозначает слово тоска: состояние или имя персонажа. У тоски как олицетворенного понятия появляется множественное число и даже сочетание с числительными.
Основные указания на то, что тоска-это имя персонажа, а не обозначение состояния, даёт контекст: описание локализации тоски в пространстве, её поведения и перемещений.
Наиболее ранний случай персонификации тоски встречается в заговоре из следственного дела 1688 года. Учитывая, что в любовных заговорах Олонецкого сборника и в других текстах XVII- начала XVIII в. олицетворение тоски отсутствует, можно подумать, что оно появилось не ранее второй половины XVII в.
Характерно то, что на протяжении всего периода с конца XVII в. вплоть до нашего времени заговоры, в которых имеется персонифицированная тоска, сосуществовали с такими, в которых тоска обозначала определенное состояние. Для тех фрагментов заговора, в которых описывается состояние женщины, охваченной тоской, безразлично, в каком именно виде тоска была на неё наслана ( как состояние, предмет или существо).
Первое известное явление тоски в русских заговорах весьма примечательно. Тоска фигурирует в тексте дважды: сначала как состояние субъекта ( на принадлежность ему тоски указывает притяжательное местоимение «моя»), а далее- как самостоятельный персонаж. В первой части имеются персонажи-посредники ( «сатана со дьяволом»), к которым обращается имярек с просьбой наслать тоску на женщину. Во вторых сама тоска выступает в качестве персонажа-посредника. Соответственно имярек обращается уже к тоске, а не к «сатане со дьяволом». В первом случае «любовный пожар» разжигается Сатаной, а во втором — самой тоской. В первой части никак не оговорено, где именно находиться тоска — в самом человеке или вне его; во второй- тоска вполне определённо локализована во внешнем мире.
Ой вы, сатана со дьяволом,
Со малыми, со великими,
Вылесте с окиян-моря,
Возьмите огненную тоску мою,
Пойдите по белу свету,
не зажигайте вы не пенья,
Ни колодья, ни сырыя деревья,
Ни земли, травы,
Зажгите у рабы по мне душу.
На море- окияне,
На Остраве на Буяне,
Стоит тут мыльня,
В той мыльне лежит доска,
На той доске лежит тоска.
Пришёл я, раб имярек,
Что ты, тоска,
Тоскуешь и горюешь?
Не тоскуй, тоска,
Не горюй, тоска,
Пойди, тоска,
Уступи, тоска, рабу имярек;
Что (бы) она тосковала и горевала
По мне, по рабу имярек,
как тот огонь горит…
И так бы та раба по мне,
По рабу горела,
Белое тело,
Ретивое сердце,
Чёрная печень,
Буйная голова с мозгом,
Ясными очами,
Чёрными бровями,
Сахарными устами.
Сколь тошно,
Сколь горько
рабе имярек,
Тошно и горько по мне.
В начале некоторых любовных заговоров тоска находится в теле имярека, однако в целом для заговоров с персонифицированной тоской характерна другая ситуация: тоска существует отдельно от имярека, как самостоятельное существо. Чаще всего она сидит или лежит на доске. Эта доска, как правило, расположена на бане, которая находится «на море-окияне, на острове на Буяне». Несколько реже, в текстах фигурирует изба, например, « на море на окияне стоит изба, в той избе лежит тоска…».
И баня, и изба в текстах XIX- начала XX в. описываются иногда как дом без окон без дверей, в чем можно видеть влияние сказок « на море на окияне, на Острове Буяне стоит там изба без верху, без потолка, без окон, без дверей. В той избе лежит доска, на той доске сидит три тоски тосковыя, горевыя и У». Такой дом напоминает то ли гроб, то ли избушку сказочной Бабы-Яги.
В некоторых текстах слово доска сопровождается определениями ( медная, железная).
Доске могут приписываться те же атрибуты и действия, что и тоске: например, и та и другая могут гореть. В «чёрном» заговоре из старинной рукописи доска и тоска заменяют друг друга в рамках отрицательного параллелизма: «… и дрова горят дубовыя, и доска горит железная; это не доска горит, а это горит тоска рабы имярек».
В некоторых любовных заговорах XIX в. доска доска вовлекается в достаточно сложные конфигурации образов: « станьте ему на правое плече и дуите во правое ухо, волосы русые, лице белые и кровь горячие и в ретивое сердце, чтобы ево ретивое сердце щемила и кровь горящия капала на сырык досок доскущем, сорок досок тоскующем. Как доска об доску третца, так чтобы раба по рабе навечна терлась».
В любовных заговорах тоска и доска сближаются не только формально и ситуативно, но и в символическом отношении.
Дело в том, что слово доска могло иметь значение «надгробная плита» и широко употреблялось в выражении гробовая доска. В связи с этим доска могла символизировать смерть или границу между жизнью и смертью. Состояние тоски сравнивается со смертью и рисуется иногда как что-то вроде агонии (умирать от тоски, смертельная тоска).
В отсушке середины XVIII в. тоска сравнивается с горностаем: «Как далече, в чистом поле, мечитце белой горносталь меж темные лесы, — так бы металась та чёрная остудная тоска промеж меня, раба Божья».
Образ тоски, как правило, сохраняет визуальную неопределённость и тем самым мистическую таинственность: например, никогда не говорится, о том, во что она одета.. « и есть на поганом море доска, а на той доске седит сама тоска, без рук, без ног, без глаз, а сама плачет, тоскует и горюет по ясным очах и белому свету».
Таким образом, точка сочетает в себе черты демонического антропоморфного существа, зверя и природной стихии ( ветер, огонь), напоминая то ли затравленного зверя, то ли женщину в состоянии истерики.
Топорков А.Л. Заговоры в русской рукописной традиции XV–XIX вв.: История, символика, поэтика. — М., 2005.
Автор публикации
