Образ Тоски в любовных заговорах..

Состояние тоски, воссоздаваемое в некоторых любовных заговорах, сродни состоянию любовного безумия..

Особую выразительность русским любовным заговорам придаёт то, что тоска может выступать в них не только как состояние, но и как персонифицированный образ..

В древнерусском языке, согласно И.И. Срезневскому, слово тъска имело 3 основных значения:

Стеснение, притеснение;
Горе, печаль;
Волнение, беспокойство.

Судя по этнографическим и фольклорным материалам XIX-XX вв., состояние тоски характерен главным образом для женщин и возникает, как правило, в ситуации утраты близкого человека — его смерти или отъезде на чужбину. Считалось, что если женщина слишком долго тоскует по умершему мужу, то он начинает навещать её ( в виде огненного змея) и вступать с ней в любовную связь.

Существовали многочисленные обряды и профилактические средства, направленные на то, чтобы избавить человека от тоски. Например, вернувшись с кладбища после похорон, домочадцы заглядывали в печь или в пустую дежу, чтобы не тосковать по умершему и не бояться его.

Тоска, как состояние насылаемое на особу противоположного пола, впервые появляется в любовных заговорах Олонецкого сборника.

Одно из самых развёрнутых и выразительных описаний насылания тоски находим в заговоре из собрания Е.В. Барсова. В заговоре рисуется картина мироздания, целиком охваченного смертной тоской. Красная девица должна ощутить своё тело как источник боли и страдания, тосковать по доброму молодцу как младенец по матери, как рыба по воде, зверь по лесу, птица по воздуху; сохнуть и гореть как хворый от немощи, как больной при смерти; как подрубленное дерево сохнет и горит от солнца и ветра. Она должна полюбить имярека «паче себя» и возненавидеть отца, мать, братьев и сестёр и своего прежнего милого друга «как великого и лютого врага и ненавистника».

В некоторых заговорах имярек обращается к ветрам, бесам или сёстрам-зарницам с просьбой собрать тоску с людей, животных и трав.

В заговорах более поздней записи уточняется перечень людей, подверженных тоске; это прежде всего заключённые в тюрьмах и солдаты в армии.

В заговорах XIX в. из Костромской губернии имярек просит снять с него тоску и сухоту, сложить их в котёл, а потом отнести к женщине. Таким образом, тоска осмысляется как нечто материальное, её можно снимать с человека, переносить с места на место, складывать в котёл…

Тоска может выступать в заговорах в различных образах, например в виде дерева.

В заговорах имеются двусмысленные контексты, когда трудно сказать, что именно обозначает слово тоска: состояние или имя персонажа. У тоски как олицетворенного понятия появляется множественное число и даже сочетание с числительными.

Основные указания на то, что тоска-это имя персонажа, а не обозначение состояния, даёт контекст: описание локализации тоски в пространстве, её поведения и перемещений.

Наиболее ранний случай персонификации тоски встречается в заговоре из следственного дела 1688 года. Учитывая, что в любовных заговорах Олонецкого сборника и в других текстах XVII- начала XVIII в. олицетворение тоски отсутствует, можно подумать, что оно появилось не ранее второй половины XVII в.

Характерно то, что на протяжении всего периода с конца XVII в. вплоть до нашего времени заговоры, в которых имеется персонифицированная тоска, сосуществовали с такими, в которых тоска обозначала определенное состояние. Для тех фрагментов заговора, в которых описывается состояние женщины, охваченной тоской, безразлично, в каком именно виде тоска была на неё наслана ( как состояние, предмет или существо).

Первое известное явление тоски в русских заговорах весьма примечательно. Тоска фигурирует в тексте дважды: сначала как состояние субъекта ( на принадлежность ему тоски указывает притяжательное местоимение «моя»), а далее- как самостоятельный персонаж. В первой части имеются персонажи-посредники ( «сатана со дьяволом»), к которым обращается имярек с просьбой наслать тоску на женщину. Во вторых сама тоска выступает в качестве персонажа-посредника. Соответственно имярек обращается уже к тоске, а не к «сатане со дьяволом». В первом случае «любовный пожар» разжигается Сатаной, а во втором — самой тоской. В первой части никак не оговорено, где именно находиться тоска — в самом человеке или вне его; во второй- тоска вполне определённо локализована во внешнем мире.

Ой вы, сатана со дьяволом,

Со малыми, со великими,

Вылесте с окиян-моря,

Возьмите огненную тоску мою,

Пойдите по белу свету,

не зажигайте вы не пенья,

Ни колодья, ни сырыя деревья,

Ни земли, травы,

Зажгите у рабы по мне душу.

На море- окияне,

На Остраве на Буяне,

Стоит тут мыльня,

В той мыльне лежит доска,

На той доске лежит тоска.

Пришёл я, раб имярек,

Что ты, тоска,

Тоскуешь и горюешь?

Не тоскуй, тоска,

Не горюй, тоска,

Пойди, тоска,

Уступи, тоска, рабу имярек;

Что (бы) она тосковала и горевала

По мне, по рабу имярек,

как тот огонь горит…

И так бы та раба по мне,

По рабу горела,

Белое тело,

Ретивое сердце,

Чёрная печень,

Буйная голова с мозгом,

Ясными очами,

Чёрными бровями,

Сахарными устами.

Сколь тошно,

Сколь горько

рабе имярек,

Тошно и горько по мне.

В начале некоторых любовных заговоров тоска находится в теле имярека, однако в целом для заговоров с персонифицированной тоской характерна другая ситуация: тоска существует отдельно от имярека, как самостоятельное существо. Чаще всего она сидит или лежит на доске. Эта доска, как правило, расположена на бане, которая находится «на море-окияне, на острове на Буяне». Несколько реже, в текстах фигурирует изба, например, « на море на окияне стоит изба, в той избе лежит тоска…».

И баня, и изба в текстах XIX- начала XX в. описываются иногда как дом без окон без дверей, в чем можно видеть влияние сказок « на море на окияне, на Острове Буяне стоит там изба без верху, без потолка, без окон, без дверей. В той избе лежит доска, на той доске сидит три тоски тосковыя, горевыя и У». Такой дом напоминает то ли гроб, то ли избушку сказочной Бабы-Яги.

В некоторых текстах слово доска сопровождается определениями ( медная, железная).

Доске могут приписываться те же атрибуты и действия, что и тоске: например, и та и другая могут гореть. В «чёрном» заговоре из старинной рукописи доска и тоска заменяют друг друга в рамках отрицательного параллелизма: «… и дрова горят дубовыя, и доска горит железная; это не доска горит, а это горит тоска рабы имярек».

В некоторых любовных заговорах XIX в. доска доска вовлекается в достаточно сложные конфигурации образов: « станьте ему на правое плече и дуите во правое ухо, волосы русые, лице белые и кровь горячие и в ретивое сердце, чтобы ево ретивое сердце щемила и кровь горящия капала на сырык досок доскущем, сорок досок тоскующем. Как доска об доску третца, так чтобы раба по рабе навечна терлась».

В любовных заговорах тоска и доска сближаются не только формально и ситуативно, но и в символическом отношении.

Дело в том, что слово доска могло иметь значение «надгробная плита» и широко употреблялось в выражении гробовая доска. В связи с этим доска могла символизировать смерть или границу между жизнью и смертью. Состояние тоски сравнивается со смертью и рисуется иногда как что-то вроде агонии (умирать от тоски, смертельная тоска).

В отсушке середины XVIII в. тоска сравнивается с горностаем: «Как далече, в чистом поле, мечитце белой горносталь меж темные лесы, — так бы металась та чёрная остудная тоска промеж меня, раба Божья».

Образ тоски, как правило, сохраняет визуальную неопределённость и тем самым мистическую таинственность: например, никогда не говорится, о том, во что она одета.. « и есть на поганом море доска, а на той доске седит сама тоска, без рук, без ног, без глаз, а сама плачет, тоскует и горюет по ясным очах и белому свету».

Таким образом, точка сочетает в себе черты демонического антропоморфного существа, зверя и природной стихии ( ветер, огонь), напоминая то ли затравленного зверя, то ли женщину в состоянии истерики.

Топорков А.Л. Заговоры в русской рукописной традиции XV–XIX вв.: История, символика, поэтика. — М., 2005.